 |
 |
      |
Фестшрифт 75Артемова О.Аурукунские фрагментыНесколько предварительных замечаний. Перед читателем предстанут фрагменты полевого дневника, который я вела поселке Аурукун в октябре-ноябре 2005 г. Аурукун - удаленное селение аборигенов Австралии. Северный Квинсленд, 13 градусов южной широты, слияние рек Арчер и Уотсон, недалеко от залива Карпентария. 600 км. от г. Кэрнс. Основная этническая группа - вик-мункан, хотя представлены и ряд других. Население приблизительной численностью 1200 человек, из них не более 60 – белые австралийцы, главным образом занятые на руководящей работе. Аурукун и его население до сих пор остаются одной из наименее изученных групп коренных австралийцев. Если аборигенам Северной Территории посвящены чуть ли не сотни специальных работ, то аборигенам группы вик – всего несколько десятков, причем часть из них – это неопубликованные магистерские или докторские диссертации. Аурукун был основан в 1905 г. немецким миссионером. Тропический климат с двумя четко выраженными сезонами, сухим (апрель-ноябрь) и влажным (декабрь-март). Поселок окружен эвкалиптовыми лесами. Леса изобилуют птицами, змеями (в большинстве своем весьма ядовитыми), сумчатыми и одичавшими свиньями, коровами, лошадьми. Реки и болота полны рыбы, моллюсков, крабов. Очень многочисленны крокодилы, представляющие постоянную опасность для людей и животных. Я прилетела в Аурукун из Кэрнса на маленьком самолете. Во время полета смотрела вниз на землю. Совершенно пустынная гористая местность, я думала: будут пышные тропики, буйство зелени. Но нет. Сухая, почти безводная земля, лишь отдельные полувысохшие озера. Растительность кустообразная и призрачные эвкалипты. Почти полное бездорожье на многие сотни километров. Потом подлетели к Аурукуну. Он расположен на совершенно плоской равнине неподалеку от устья очень крупной реки, которая впадает в залив Карпентария (а дальше Индийский океан). Залив был виден сверху, чудесная голубая вода. Самолет сел на полосу. У эфемерного сооружения стояла группа аборигенов, одни встречали прилетевших родных, другие готовились сесть в самолет и лететь обратным рейсом в Кэрнс. Вокруг кокосовые пальмы. Жара, но ветерок. Сухо. Аборигены Аурукуна давно покинули свои традиционные охотничьи угодья, и охота, рыболовство, собирательство перестали быть основой жизнеобеспечения, подвижный образ жизни сменился оседлым. В то же время, значительная часть традиционных охотничьих угодий находится в собственности представителей различных кланов, и только они принимают любые решения, касающиеся использования их земель, а также посещения какими-либо несобственниками. Основным источником средств к существованию являются государственные денежные пособия. Некоторые аборигены работают по найму. Многие получают дивиденды с ведущихся на их землях разработок минеральных богатств. Охота и рыболовство рассматриваются скорее как развлечение и отдых, нежели как источник средств к существованию. Поселок застроен стандартными бетонными домами: четыре комнаты, холл, кухня с газовой плитой, канализация и водопровод. При домах небольшие участки. Однако ввиду отсутствия навыков домашней жизни и чрезвычайной скученности (в одном стандартном доме помещается порой по пятнадцать и более человек) и дома и земля, предназначенная под палисадники, находятся по большей части в плачевном состоянии. Одежда стандартная европейская. Продукты и одежду покупают в двух магазинах – продовольственном и промтоварном. Цены даже по стандартам Австралии чрезвычайно высоки. Кроме того, имеется таверна с романтическим названием «У трех рек». Это заведение, где можно купить готовую еду и где, единственно здесь, можно купить пиво и потребить на месте. Причем те, кто продает пиво, скажут сами, когда человеку уже хватит пить, и больше не дадут. За пределами таверны царит сухой закон. Несмотря на то, что жители Аурукуна уже, по крайней мере, в третьем поколении не являются охотниками/собирателями, они в поразительной степени сохраняют традиционную ментальность, многие черты традиционных социальных отношений и духовной культуры. Все говорят на языке вик-мункана, который вот уже в течение более ста лет является лингва франка обширного района западной части п-ва Кейп-Йорк. Язык охотников и собирателей, в котором нет числительных, сослагательного наклонения, неопределенных местоимений и многого другого. Некоторые люди помимо вик-мункана говорят на других аборигенных языках. Второй обязательный язык – английский, как в аборигенном варианте, так и стандартном австралийском. Все жители имеют начальное или среднее образование. Однако уровень его сильно отстает от среднего австралийского. В поселке функционируют школа и детский сад. Никаких человеческих отношений, кроме родственных, местные жители не признают. Мне тоже пришлось вписаться в эту систему, и я стала, кому сестрой, кому дочерью, кому теткой, а кому и бабкой. Я с трудом за три недели достигла ситуации, когда меня признали и допустили в свой круг некоторые уважаемые в среде аборигенов люди. При этом я могла только наблюдать и задавать некоторые робкие вопросы по ходу наблюдаемого. Ни магнитофоном, ни блокнотами не пользовалась. Сразу после общения заносила все, что запомнила в компьютер. Камерой пользовалась только в экзотические моменты, когда была уверена, что люди не будут недовольны, легко дадут разрешение на запись. Никаких неприятностей, смертей и болезней, по убеждению жителей Аурукуна, просто так не бывает, все это пурри-пурри. Колдовство. Дома, в которых кто-то умер, закрывают на несколько месяцев и не пользуются ими, пока не проведут особую церемонию - Opening House. Никто ничего не копит, ни денег, ни вещей, все циркулирует по кругу между родственниками. Либо все едят (и пьют, конечно, пьют даже прежде, а едят уж потом), либо у всех есть нечего и выпить не на что. В пятницу получили деньги, в понедельник ни у кого денег нет. Игра в карты до полного самозабвения. А потом церковь и пение псалмов хором под электрогитару. В семь часов звонят к вечерней службе. Ее ведут местные священники вик-мункан. Приходят многие. Исключительно черные люди. Гитарист рядом с проповедником. И они поют гимны по книге. Как поют! Ни на что не похоже. Ритм ладонями отбивают, руками, поднятыми вверх, размахивают. Вот бы служба в церкви была каждый день, а все остальное только раз в неделю! Из полевого дневника12.10. Среда Конец второго дня в Аурукуне. Я вполне довольна, устроилась уютно в отдельной комнате, очень простой, но все же со всем самым необходимым. Ходила к реке, это километр с небольшим… Река такая манящая, а Родни (мой сосед по жилью, почтовый служащий, командированный из Брисбена) сказал, что даже ноги мочить у самого берега нельзя… Все говорят, что климат здесь в Аурукуне невозможный, хаш, и мало кому сюда охота. Да, после десяти утра идти куда-то - это некоторое испытание, вполне переносимое, однако. Но ведь никто белых людей сюда не звал, с их режимом 9-17. А как хорошо без них жилось вик-мунканам! Вставали в шесть или раньше, как птицы заголосили, а они с рассветом покрикивать и попискивать начинают. Встали, сняли с дерева, что осталось от ужина, поели [вот здесь, фактическая ошибка у меня. Человек, белый, которого я буду называть Пасечник – он руководит местным маленьким медовым делом, оно в нашем дворе как раз помещается – сказал как-то, что у них был принят завтрак динго – встал, попил воды и оглядел все вокруг, есть они хотят только часам к десяти. Встают же с рассветом]. Пошли собирать, а может даже и кто-то на охоту. В десять в тень, где ветерок. Лежат, спят, болтают, фрукты сочные едят (это, когда они есть). В пять же снова за дела. Крокодила добыли коллективно [опять ошибка, уже они сами, несколько человек, говорили мне, что крокодилов не ели. Убивали иногда из мести. Это да.]. Жарят в земляной печи до девяти. Едят, веселятся. Потом, может, и подерутся немного. Спать ложатся. Это будни. А бывают и праздники, тогда всю ночь танцуют, а весь день потом спят. Чего ж тебе еще! А теперь рассуждают, почему это они, эти аборигены, такие угрюмые ходят. Ведь на всем готовом. А я думаю, что они, может, и полуголодные часто. Сами ничего теперь не ловят, а в магазине все очень дорого. Им пособия вряд ли на весь период (выдают понедельно) хватает. Сразу потратят, потом нечего есть. Да ведь еще и таверна имеется, где пиво дорого продают. Я опять сегодня мимо шла, там гвалт стоял, это надо слышать! Постараюсь как-нибудь потихоньку заснять издалека. Слышно далеко, видно хуже. Опять же, говорят, мусор везде, не убирают ничего, собаки голодные и убогие повсюду, еле ноги передвигают! Дети дикие, многие в соплях, следят плохо за ними. А того не понимают, что ни бумаги, ни целлофана у них никогда не было. А были кости, объедки, ошметки. Собаки все это собирали, съедали, были поджарые, но бодрые, а вокруг стоянок – чисто. А теперь гамбургеры люди и сами без остатка съедают, собакам-то и подхватить нечего. И дети не были сопливыми, так как не было всех этих инфекций, а воинственными и несколько агрессивными, резкими, будущие охотники и защитники семей должны были быть. И девочкам тоже нельзя было расслабляться, тут мужчины всегда воспитывали женщин физически, а те тоже не сидели сложа руки. А теперь, конечно, эти ребятишечки так выглядят, что, может, оно и разумнее их обойти сторонкой. Сегодня иду в библиотеку, а они как раз около этого заведения, человечков, этак, семь пяти-шести-летних, плоды манго с дерева сбивают. Сначала плодами же и сбивали: кидают одну штуку, а несколько других падают, они подбирают и едят. Мне тоже предложили, только предварительно мальчишечка этот плод бросил о землю и ножкой содержимое в пыль выдавил, а потом смотрит на меня и говорит: ит! И другие радостно так и настойчиво подхватывают: ит, мисс, ит! Потом нашли обломок железной трубы, давай им сбивать! Потом какую-то еще бандуру килограмма так на два, ее кидают. Пойду, думаю от греха, хотя они, конечно, и объекты изучения, а лучше на реку полюбуюсь. Так они кричат: куда мисс, куда? Так и кричали, пока из виду не скрылась. Как цыганята! Черненькие, босенькие, глазастые. Нахальные… А дома: приходит Родни с работы в 4.30 и так по-деловому спрашивает, скольких опросила сегодня? Пришлось признаться, что нискольких, да еще что-то бормотать в оправдание. У них строго. Должен быть результат, желательно, счисляемый. А того не понимают, что одно сознание – я на реке Арчер среди вик-мункан,- это уже самый непревзойденный для меня результат. Я лица их черные, глаза сверкающие, ноги стройные, а часто и неправдоподобно худущие, вокруг вижу. Коричневые люди и красные пески предо мною, гляди – не хочу! Они здороваются со мной: гуд автенун, мэм. Замечают меня, интересуются. Я еще не знаю, о чем их спрашивать, о старой жизни я, может, сама им больше расскажу [опять двойка мне самонадеянной], чем они, а в новую приходится входить очень осторожно, тут на каждом шагу или больное место у самих аборигенов, или что-то хотят власти скрыть, замять… Живу здесь, дышу этим воздухом, и слава Богу! Уже столько впечатлений, что за день пересказать не успела. 13.10. Четверг Сегодня была в местном детском саду, там очень хорошо о детях заботятся, но туда ходят, я думаю, лишь немногие. Две группы, до двух лет, и до шести, кажется. В первой на восемь детей две воспитательницы, а во второй на 17 –3. Нам такое и не снилось. Спят они, что меня умилило, когда хотят. Очень заинтересованы в питании, которое получают три раза, пока там находятся. А конец пребывания в два часа дня. Джил, пригласившая меня дама из Кэрнса (у нее мать немка по имени Ольга), подтвердила мое подозрение, что дети голодные: родители не умеют распределять деньги, да и тратят не на то. С ними поют (со старшими) танцуют, рисуют. Только одна постоянная воспитательница - белая молодая женщина, остальной весь штат - аборигенки. Некоторые получили сертификат или даже диплом специалиста по дошкольному воспитанию. Ездили учиться в Кэрнс. Все там у них на советский лад: вроде соцсоревнования - доска с фотографиями лучших работников и их высказываниями, вроде: «Я работаю здесь, потому что люблю детей, а дома скучно!». Есть и вывеска «Работница дня». Там фото меняются. В том же здании, но в отдельной комнате издается нехитрым образом черно-белый журнал Вик Инана (последнее слово, как я потом узнала от Барбары Сайерс, означает что-то вроде «здесь», «теперь», «вот»), выходящий раз в неделю и стоящий один доллар. Мне дали два номера, я прочла от корки до корки с огромным интересом. Кстати, уже позднее я купила еще один номер и в нем прочла такое: «Детский автобус! Будьте дома, когда развозят детей. Детский автобус – не такси, и мы не станем высаживать детей в гэмблинг серклс». А на двери такое объявление: «Кто привел ребенка и не записал его в книгу, может не получить обратно». Или такое: «Недавно на пристани крокодил утащил двух собак. Берегите детей. Скоро мы уберем крокодилов из наших угодьев»… У меня пока не очень выходит разговаривать с аборигенами, собирать информацию. И они, и я стесняемся. Но меня трогают некоторые женщины. Они окликают и спрашивают, куда идешь? Потом говорят: туда-то не иди. Там то-то. Сегодня одна милая очень черная женщина не велела мне идти в ту сторону, где утром кто-то украл большой грузовик. Не знаю, в чем там для меня таилась опасность, но я благодарно не пошла. Наверное, они просто так хотят проявить симпатию и поделиться новостями… Видела трех коров, быка и лошадь. А одна маленькая корова все время норовит сбить ограду вокруг дома, где я обитаю. Оказалось, что все они живут сами по себе. Три коровы, бык, два теленка. Коров и быка кто-то из аборигенов - еще детенышами - привез с охоты, и так они с тех пор и существуют на подножном корму, множат стадо. Никто их не кормит. Не доит. Мы от них ночью запираем ворота… Возвращаясь к себе, прохожу дом, где живут те дети-оторвы, которые хотели угостить меня манго, вываленным в пыли. Их – детишек-хулиганов - в одном дворе штук шесть. Завидев меня, они хором кричат: манго! А я кричу в ответ, поднимая руки вверх: манго-манго! Им смешно, как я произношу это слово. Надо-то – мэнгоо. Крик несется мне вдогонку до тех пор, пока я не исчезаю из виду. Я вспоминаю Раневскую, вконец возненавидевшую мальчишек, которые не давали ей проходу: «Муля, не нервируй меня!». Детей не утомляют однообразные и глупые шутки. 17.10. Понедельник День тянулся так скучно и грустно. С утра должна была идти докладывать Совету и Группе справедливости (ужас, как звучит!) о том, что сбираюсь тут делать. Большой Гарри (главный Исполнитель - сотрудник Совета, огромный белый мужчина) обещал мне их созвать «скажем, в 10 в понедельник». Я волновалась, почему–то очень и подозревала, в то же время, что этого собрания не будет. Мне даже хотелось, чтобы его не было. Прихожу, двери Совета (те, которые для народа, я принципиально с народом) вообще заперты, на пороге сидят пожилые женщины, одна, правда, среди них была и молодая, с младенцем с бутылкой с соской, он из нее какую-то желтую жидкость потягивал. Спрашиваю, мол, закрыто? Они: да, закрыто, мэм. «Сколько времени теперь?» - уже у меня пожилая седая женщина спрашивает. «Без четверти десять, говорю». «Вообще-то они в 9 должны открывать» - она говорит. Жду десять минут и иду со служебного входа (там на всех служебных входах написано «Только для сотрудников»). Ладно, стучу, впускают меня, к Линде (сотрудница Совета, белая дама) прямиком и спрашиваю: «Что собрание? Гарри говорил сегодня в десять, я, правда, не огорчусь, если его не будет вовсе, потому что боюсь говорить по-английски на публику, но все же я пришла, как договаривались». Линда немного удивляется и говорит, что скорее собрание будет завтра, чем сегодня. Обещает мне позвонить, потом мы договариваемся, что позвоню я. Звоню через полчаса, оказывается Гарри был так страшно занят, что ей не удалось с ним поговорить. Я даю номер своего мобильного и говорю: Вы позвоните, когда я понадоблюсь, а до того считаю себя свободной. Более ничего не последовало (ни в этот и в другие дни). Сижу на веранде своего дома и размышляю о дальнейших действиях. Тут ко мне подходит абориген, который приглашал меня в мастерскую традиционной резьбы по дереву. Его зовут …[он вскоре умер, имя его теперь нельзя произносить и, писать, наверное, тоже]. Он показывает мне письмо из какого-то благотворительного учреждения, в котором его просят разрешить использовать в благотворительных целях изготовленную им деревянную скульптуру кенгуру. Я чувствую, что он хочет, чтобы я прочла. Читаю ему вслух и говорю: хотите, чтобы я написала ответ? Он говорит: нет, скоро придет босс, у него в офисе есть телефон, будем напрямую звонить. Устные люди! Мы с ним порассуждали о деньгах, заплатят ли ему. Он и хотел бы, чтобы заплатили, но если это благотворительность, то и так согласен. Все-таки честь. Через некоторое время я пошла к нему в мастерскую, он меня утром приглашал в 9, я ходила, его там не было. Но это здесь в порядке вещей. Ведь в сущности никто ни от кого никуда не денется. Все на одних и тех же местах, и каждый день одно и то же, так что же за временем наблюдать! Или на месте сидеть, когда еще что-то возникает, ну не в девять, так в три, ну не сегодня, так завтра. Эта мастерская - одно из немногих мест, где аборигены работают регулярно и с интересом. Там всегда, кроме пятницы, субботы и воскресенья, люди, в основном мужчины. Зовут это громко - «Арт гэллари». Крокодилы, акулы, гуделки, палочки для отбивания ритма, что-то еще. Все окрашено только в традиционные пять цветов - черный, красно-коричневый, желтый, серый и белый - и только натуральными традиционными красителями, которые они готовят по точным рецептам. Он мне объяснял. Увидев гуделки, я спросила, что такое. Он: это секретно, только для мужчин. Но я тебе историю расскажу. И коротко пересказал один из тех мифов, что я перевела 26 лет тому назад. О мальчиках, которые, несмотря на запрет, убили и съели летающих лисиц, а те ожили и утащили мальчишек на небо, кажется. Навсегда. Наказание, такое, пояснил он. Наследие живо и жестикуляция отчаянная! Книги Урсулы Макконнел он в глаза не видал, и с тех пор ничего не издавалось. Но вот после этого он сказал: зэтс ит. И я поняла, что аудиенция окончена. Они хотят общаться, но немного, а потом уже хотят, чтобы ты ушла. Сказал: когда придет босс, после ланча, я тебе еще покажу мелкие вещи там у него в офисе. Я за тобой приду (а это рядом с моим домом, за забором, но есть проход). Хорошо, говорю. Нет, не пришел. Потом я отправилась за чем-то в магазин и встретила Чарли (белый из Совета). Он предложил зайти к нему за интересными фотографиями. Смотрит на мои руки и спрашивает: это обручальное кольцо? Нет, говорю, обручальное дома. Но ответ-то он получил. Вопрос этот услышан мною здесь не впервые… Фотографии очень интересные мне дал, в виде компьютерных файлов. Поговорили об аборигенах здешних, он назвал мне еще имена тех, с кем надо бы пообщаться, и я пошла, и опять не знаю, что делать-то. И грущу. А тут еще: прихожу, вижу во дворе нашего дома все три коровы, бык и два теленка пасутся. Эти рабочие, которые снуют в мастерскую и обратно, ворота не закрыли! И одна блади (не подумайте чего плохого, это английское слово, которое они только так вставляют везде - bloody wind, bloody rain, bloody American gаy) корова начала жевать цветы, а они – единственное, что радует глаз в нашем обиталище. И цветов-то совсем немного! Я никогда не имела дела со скотом. Боюсь его, особенно быков. Во мне безмолвный крик отчаяния - кто же прогонит их отсюда?! Но нет ни души вокруг, а хруст цветов во всю звучит, и одновременно тут же рядом с этой красотой валятся лепешки. Не могу допустить, будь что будет! Хватаю швабру и с безопасного расстояния, так чтобы в дом в случае чего ретироваться успеть, на скотин этих замахиваюсь. Они оказались такие робкие, нехотя, но продвигаются к выходу, к воротам. Я осмелела, уже со шваброй приближаюсь, кричу по-русски, они понимают вполне. Всех выгнала. А бык вообще самый смирный у них, он по уши влюблен в одну корову и только и делает, что к ней ласкается. И стало мне весело. Приходит Родни с работы, я ему рассказываю, а он говорит: что же на видеопленку-то не сняла, одной рукой бы швабру держала, другой - камеру. Порешили на том, что в следующий раз он станет снимать, а я - гнать.
31.10 Понедельник. Сегодня понедельник. Настроение совсем другое. Что-то происходит, как-то втягиваюсь в местную жизнь. Утром с удовольствием встала. Перед сном боялась немного. Одна в доме, прислушивалась. Но потом все равно заснула, книжка вывалилась, кругом свет горит. Так менее страшно. А к утру такое облегчение, все страхи проходят… А по телевизору наши новости НТВ (они передают в записи вечерний выпуск каждое утро), и что-то меня растрогало, уж не помню. Вообще не думала я, что ностальгические настроения будут посещать меня через месяц с небольшим после отъезда из Москвы. То женщину старую, на маму похожую, увижу и «прослезюсь», то вспомню, как мы с Н.М. по Варварке из церкви шли, то Площадь Революции метро с незабвенными скульптурами перед глазами мелькнет, то первый снег в Москве по тому же телевизору покажут… Так что же это было, что опять мне свою страну жалко стало? А набор в армию, мне страшно жалко этих ребят, которые не смогли или не захотели откосить. Проводы деревенские показывали. Как парень крепкий, молодой, бодрый вид держит… Как призывников заставляют раздеться до трусов и носков и почему-то во все белое облачиться. А тон: встали, сняли… А один начальник говорит: армия тем и отличается от других организаций, что в ней думать не надо. Потом в магазин за продуктами с расчетом на гостей. А тут бразе Патрик сидит на лавочке. Нашел меня после уже в магазине, сигарет попросил купить. Купила. И, видно, уже они меня ждут вечером на пракрис дасинг [репетиция] перед хоум опенинг [главная церемония]. Патрик там тоже собирается быть. Позже, говорит, увижу тебя. Ладно, думаю, до трех, часов, когда Дороти с Бьюлой, может быть, придут, посижу на веранде и попишу дневник. Лакуны образовались почти невосполнимые. Уселась, но не тут-то было. Ведут школьников под большое манговое дерево очередные награды раздавать. Решила, что надо там побывать. Огромную подстилку им расстелили, плотно усадили, и огромный бодрый белый гай, - это мало сказать «бодрый», потрясающе бодрый и без страха и упрека, без ноты сомнения, что только так и только так надо, - громко поощряет и порицает. Сертификаты раздает. Кто у нас в пятом классе лучшие? Сюда. Большой клэп им! Окей! Какой класс лучший? Большой клэп! У кого из учителей оказался самый лучший класс! Большой клэп! Сертиифкат! Окэй! А кто у нас школьный двор в таком замечательном прядке содержит? А Билл содержит. Правильно дети кричат. А вон он Билл пошел мимо, как будто и не замечает. А ну-ка все хором. Эй, Билл, сюда! Повернул. Получил свой сертификат и пошел, куда шел. И надо было видеть его усмешку под большой шляпой! Ума и чутья палата, ну-ну, мол, толкуй больной с подлекарем. Как у деда моего бывало выражение на лице, только умнее и саркастичнее. Наполовину абориген, наверное. Высокий, крупный. Больше всех здешних черных мужчин. И у черного седого учителя при получении награды потрясающе умное и снисходительное выражение на лице. Неловко ему, но игру поддерживает. Советская власть, одно слово! (удачная шутка В.Р.Кабо). И не ведают что творят! На конкурентность и честолюбие давят, чтобы могли детишки психологически влиться в мейнстрим сосайэти. Соцсоревнование! А того не понимают, что может, самое лучшее в их культуре губят, коллективизм подлинный, связность людей между собой! И, в сущности, ничему, эти белые англо-саксы за свою историю не научились, они все время переиначивают других людей на свой лад. Со времен Маккензи смягчились их нравы, и они провинившихся к дереву - черных мужчин и женщин - на солнцепеке не привязывают, но вызывают подравшихся ребятишек на всеобщее обозрение. В школе не дерутся. А вне школы? Сменились приемы, но цели одни, переиначить на свой лад: как мы живем, так правильно, к этому надо их готовить! А вот еще черточки, почему такие совпадения? Нас - советских первоклассников и второклассников - заставляли сидеть за партами, положив руку на руку, а того, кто так не сидит, публично журили и заставляли принять требуемую позу. Этих заставляют сидеть, скрестив ноги, а на того, кто не скрестил, указывают, и заставляют скрестить-таки! А потом хором пели «нашу Аурукунскую песню». Ну-ка левая сторона! Недостаточно громко, вот как правая сторона петь надо! Вот, вот - теперь лучше. Кто громче поет, тот первый на ланч идет! Самоуверенность спасительная! Они даже не представляют близко, насколько примитивнее тех, кого воспитывают. Я это на пленку в наиболее впечатляющих частях засняла. Грустно мне было! Пошла конфет купить, известно же, что простые радости - это последнее прибежище сложных натур. (Оскар Уайльд, кельт, конечно, англо-саксу такого не сказать, становлюсь шовинисткой?). А тут систе Дон меня окликает. Говорит: холодной воды хочу! Ладно, куплю, говорю. Иду назад с двумя бутылками воды, а ее уж там и нет. Те, что остались - женщины - показывают, где она. Я им одну бутылку отдала. Уж очень томятся. Жарко им нестерпимо. Конечно, нестерпимо жарко, если ничего не делать. А эта систе уже забыла, что от меня воды ждет, и переместилась туда, где что-то другое привлекло ее внимание. Я воду отдала ей и пошла, наконец, писать. А в мастерской живейшая работа, однако! Часов с семи и до двух кипучая активность. И заказ какой-то и к церемонии традиционные предметы готовят. Что-то из пандануса плетут, пилят, режут. Любо-дорого. Потому, что это им важно. И я подумала: важно ли мне, что и как они конкретно делают? Записать, например, процесс с панданусом поэтапно на пленку. Нет, не хочу, не интересно это мне. Мне важен сам факт: работают, традиционные вещи с увлечением делают. И жара им не помеха. Важны их походки, передвижения, выражения лиц… К трем ждала Дороти и Бьюлу. Конечно, не пришли… К вечеру пошла в церковь, где собирали «Детский клуб». Еще одно совпадение – клуб в церкви! Я детям рисуночный тест намеревалась устроить. Там стоит гвалт и преимущественно малышня. Как же, думаю, они рисовать-то будут, они не поймут ничего. И фильм какой-то идет, видео, звук во всю громкость. Линда как-то выделила несколько человек, которые умеют писать. Я их усадила за большой стол, но шум - объяснить ничего нельзя. Попросила выключить на минуту. Объяснила, как смогла. Все равно гвалт, все летит и падает, я от чрезмерного повышения голоса как всегда раскашлялась. Ну ладно, стали не слишком охотно рисовать. Карандаши из пакетов выпадают, пакеты по помещению летают, бумаги ветром сдувает, стол упал. Одним словом, кошмар. Более или менее быстро они закончили, так как хотелось влиться в общую массу, там шли какие-то песни и танцы. Особенно, самым младшим из рисующих хотелось побыстрее отделаться. Ладно, смотрю, что получилось. Даже 11-12 летние затруднялись. Только один нахальнейший, но умный мальчишка вполне все понял и адекватно нарисовал. И одна-две девочки действительно очень старались. Я этого мальчишку подозвала пальцем (опять ошибка, опять, можно сказать, двойка мне), а он в ответ - тот же жест и не идет. Прав вообще-то. Ну, я сама подошла. Говорю: у тебя лучше всех. Особого восторга это не вызвало. Хулиган, наверное. Маленькие они, и 10- и12-летние. Рост не по возрасту мал. Я думаю - от хронического недоедания. Линда говорит: потому, что беременные аборигенки пьют по черному, простите за каламбур. А с заданием таким у нас 6-7-летние лучше справляются. Но тут надо учитывать: нерабочая обстановка, непривычность самостоятельного задания, застенчивость пред новым человеком. Девочки в какой-то прострации, особенно подростки. Одна, внучка Максвелла, очень интересное лицо. На фиджийку похожа, с шапкой волос. Все задумчива, грустна, необщительна. А Линда, ревновала немного что ли и та Леди-пайлот, Лиса (летчица, местным самолетиком управляет в случае надобности), тоже. Все свои громкие песни, вроде «Воч йе маус» заводили. И солдатами маршировали. Но не для 12-летних же это! Мне, новому человеку, на третий раз уже здорово надоело. А они в который? Даже и трехлетнему надоест! Это может тоже способствовать недоразвитости. Громко и без затей. Привычно и ничего не требуется. Потом опять про Авраама, опять раскраски… И вот что любопытно: никакого, ни малейшего внимания к результатам эксперимента! Ведь они с этими детьми из недели в неделю, из года в год одно и то же делают. А тут что-то другое… Неужели не интересно? Ни разу ни в России, ни в Калмыкии не было случая, чтобы учителя, воспитатели не захотели поглядеть, как справились их ребята с непривычным заданием. Решила я в тоске раздать яички раскрашенные (писанки с Измайловского вернисажа) тем, кто рисовал, и ретироваться. Шум, объяснить невозможно. Они не очень-то поняли, что это такое. Какая-то маленькая девочка в рот положила. Я едва успела сказать, что это не лолли. Линда их закармливает конфетами из банки, разноцветными. Прямо кидает им. А они ловят. Ночью меня мучил кошмар, что кто-то все же проглотил, и теперь будет беда. Утром я внимательно посмотрела на оставшиеся писанки, нет, даже самые маленькие не проглотишь! А один толстый большой парень попросил второе, уж не проглотил ли он? Очень большой парень. И попросил нераскрашенное. Чем меня порадовал. Есть те, которые вполне соображают. Я дала ему эту вещь. Может, на пользу будет. Еще штрих. Говорю этим дамам: вот здесь в этих пакетах карандаши подготовленные, а там - в плохом состоянии. Линда говорит: нет смешать все, да и только, дети сами будут точить. Мне жалко своего труда стало (точила для них карандаши полдня). Не могу смешать. Перебираю пакеты. И Максвелл (очень славный пожилой абориген, помогавший мне точить карандаши) подошел сочувственно. Так мы их отдельно и оставили. Смешивать не стали. Он умный, Максвелл. Они вообще многие тоньше (more subtle) своих белых руководителей. А тут пока я с писанками занималась, пошел какой-то кипеж на улице. Все к дверям и окнам бросились. Смотрят. Двери срочно закрыли, никого не выпускают. Детей стараются отвлечь. Взрослые на взводе. Барри - здоровый, крепкий, лидерствующий фиджиец - выхватывает у Леди-пайлот мобильник. Мне в первый момент показалось - пистолет, на поясе она его носит, вид у самой полувоенный. Двери Барри держит, сам снаружи кого-то высматривает и вызванивает. Я все же собралась уходить. Ведь у меня назначено прийти к Дороти для прэктис дансинг. С Линдой прощаюсь, она говорит: иди, но будь осторожна, тут один парень с огромным ножом бегает. Мы потому и закрылись. Выхожу, Барри меня никуда не пускает, даже через дорогу нельзя, даже близко нельзя (вон, он Доротин дом, напротив), нет. Иди, говорит, внутрь. Ну, я внутрь не пошла, а пошла домой. За церковью мой дом, там они не следят, почему-то парня с ножом только вдоль главной дороги ждут. По центральной улице он побежит, чтобы скорее к ним в руки. (Правда, я потом вспомнила: была идея, - женщина какая-то мне сказала, - что этот парень будет пытаться украсть грузовик. А парк машин у них как раз на центральной улице. Однако даже сумасшедшие некоторой сообразительностью обладают, особенно, когда их ловят). Поем, думаю, глядишь, уляжется. Мне ж к Дороти позарез надо, и ждут они меня. Это я так думаю. Минут через двадцать выхожу, сумерки, комары-звери, а я не намазалась, и машины полицейские туда-сюда. Переговариваются по радиотелефонам, громко переговариваются, гудят, парня ловят! И больше ни души. Опять вернулась. Жду. Намазалась от комаров хоть. Идти - только мешаться им (еще меня вместо него поймают, или опять домой гнать начнут), а не идти – скучно. Прошло еще минут двадцать. Стемнело. Иду все-таки. Приближаюсь к церкви, две женщины мне навстречу, увидели меня, подошли. Одна старше, другая моложе. Боятся. Говорят, не свети фонарем, он увидит, прибежит. Я говорю, а что происходит-то? Да, говорит старшая, он с девушкой своей подрался, нож у него, грузовик… Что, говорю, украл уже? Нет, отвечает, только собирается. Ну, думаю, это никогда не кончится, идти надо. У Дороти, говорю, ждут меня. А тут как раз видим, что брат мой…[он умер в январе 2006 и мне нельзя называть его по имени теперь] церковь запирает. Они его окликнули, проводи, мол, Ольгу к Дороти. Он – конечно. Идем. И он спокойно так рассуждает: это, говорит, ничего. Молодые люди они иногда сходят с ума, на несколько часов, часа на четыре, часов на пять. Потом он придет в себя. Сейчас где-то прячется, наверное. Нечего бояться. Это бывает с молодыми. У них там свое. И говорит так, как если бы со стороны на все это смотрел. Он как бы вне всего этого и над полицией вроде слегка посмеивается. Старшие мужчины – лучшая часть аборигенного общества. Так, по крайней мере, было. По крайней мере, они выдержаны, рассудительны… А женщины… Вспоминается русская поговорка, которую папа мой очень ценил: «Баба, как горшок, что ни налей – все кипит». Довел меня до Дороти. Простился. Я поблагодарила. У Дороти никакого собрания. Темный двор. Старый мужчина в пластмассовом кресле. Старая Долси. Бьюла и сама Дороти, которую я сначала не разглядела. Очень мрачна. «Когда я пришел на эту землю, никто меня не ожидал…». Но пригласила сесть. Стул пластмассовый уступила. Сама у ног моих на подстилке разместилась. Панданус рвет для юбки (церемониальной). Говорит только по-вик-мункански. Но, услышав от меня, что я хотела смотреть, как готовятся к церемонии, ответила по-английски: посмотришь. А сама панданусом занимается. Молча. Минут через десять встает, пойдем, говорит. И Бьюла с нами. Берут стулья, идем куда-то. Они между собой только по-мункански. Стулья за плечами. Тьма кромешная. Продвигаемся вдоль поселка, у меня, фонарь, правда. Но он слабый. Все же лучше, чем ничего. Почти у каждого дома в темноте какие-то фигуры мечутся, и крик на грани драки. Все вернулись после таверны, в воздухе висит психологическое электричество высокого напряжения. В глубинке этой их жизни я еще не бывала. Они, две женщины мои, не обращают ни на что внимания, продвигаются дальше. А я невольно дрогнула. Одной отсюда мне не выбраться. Что у них на уме, не знаю, говорят только по-своему, может, они меня поучить уму разуму хотят… Да ладно, будь, что будет, деваться некуда. Подошли к освещенному наружными огнями дому. Желтому. Фонарики у входа разноцветные. Большой двор, покрытый песком пополам с пылью, собаки, дети, взрослые полукругом, кто на земле, кто на стульях, кто на подстилках полиэтиленовых. Костер горит. Мне сразу стул уступили девочки какие-то. Женщины мои рядом уселись. Они со стульями ведь пришли. Полутьма. Сначала девушки в длинных разноцветных – ярко голубых, розовых, зеленых, желтых - юбках из каких-то блестящих бумажных полос хулу (гавайский танец) танцевали. Очень красиво, музыка замечательная, музыкальный центр у них перед дверью дома на столике. Диски. Но по сравнению с полинезийками они очень худые, бедрами раскачивать умеют, а впечатление другое. Но все равно - прекрасно. Они действительно тренировались, так как повторяли одно и то же по много раз. А мистер мэйор – Невил Путчемунка – руководил, заставлял повторять. (Это оказался дом его отца, Рована Путчемунки). С речью выступил: как важно к церемонии хорошо подготовиться. Говорил по-английски, и было в той речи, мне так показалось, что-то примитивно- демагогическое. Но, может, я просто любое начальство не люблю. А внучка его, Шейла, на центральных ролях, хотя и танцует не лучше всех и сутулится очень, что с хулой не вполне сочетается. Зато в восторг меня привела девчушка лет четырех. На нее тоже юбочку надели, сначала она стеснялась в круг выходить, а потом ее уговорили. Я тоже уговаривала. Как же чудесно у нее сразу получалось! Вспомнила, где-то читала, что девочки-аборигенки рождаются умеющими танцевать. Точно! И это еще один из моментов истины, когда своими глазами убеждаешься. Я назвала ее маленькой принцессой. Всем понравилось. Стали повторять. Когда она танцевала, восторгу женщин не было предела. По разрешению мэйора я снимала на видео, но было слишком темно. Так себе получилось. Дороти была мрачна и устала. Я спросила ее, не бросила ли она еще курить. Она сказала, что не сможет бросить. И тогда я потихоньку дала ей пачку сигарет, которая была у меня припасена. По ее «спасибо, систе», я поняла, как это было кстати. И до чего удивительно ловко она эту пачку спрятала. А потом удивительно ловко украдкой курила! Этому нужно долго учиться в обстановке деманд шеаринг [обязательно должно поделиться, если тебя об этом попросят]. От курева ли, от девочки ли, но и она повеселела. Оглядывая все общество, я поняла, кожей почувствовала, что им хорошо вместе, что вот сейчас они живут, как хотят. При костре, на песке, дети, женщины, мужчины, собаки и музыка! И шутки и только свой язык, почти только свой. И все кругом почти только свои. Некого стыдиться, что в пыли, что в соплях детишки, что кто-то пьяный, что все чешутся… Даже собакам полумертвым в этот час неплохо было! Это по их позам - как они растягивались на животе у ног людей - видно было. Все вместе и хозяева рядом! Потом танцевали мужчины. У них два танца. Что-то островное, с Торресова пролива заимствованное, и свое! И то, и другое хорошо. Особенно энергично, мужественно выглядят их собственные танцы. Аккомпанемент - пение, барабаны и клэп-стикс. В самые буйные моменты выскакивают и женщины. А так они только поют. Очень хорошо поют. Когда Дороти объявила, что пора идти, я беспрекословно подчинилась, хотя и хотелось еще побыть. Однако и на том спасибо. Дороти велела мне особо попрощаться с мистером мэйором. Что я и сделала. Он был милостив и звал на церемонию. Я и всем громко крикнула: «Апол», они радостно ответили. Несколько женщин сказали «Дороти, ты теперь береги ее»!. «Да я буду!» - ответила Дороти. И я была трогательно доставлена к дому.
|
 
|