Лектор как поэт

Стихи

ВЕЧЕР 

В густеющем наплыве вечера

Смыкают веки стихшие дома.

Сквозь щели облаков сочится тьма.

День иссякает. Делать больше нечего.

Обратно в шкаф убрались книг тома.

С машинки снят початый лист отчета.

Писать не хочется про что-то отчего-то.

Ведь курам насмех - горе от ума.

Вещам не спится. С лампы под колонной

Свалился свет, и пляшет па окне.

И только сон уснул, и я его, бессонный,

Никак не разбужу в гремящей тишине.

                                                              1956.

СОВЕЩАНИЕ ЭТНОГРАФОВ. ЛЕНИНГРАД, 1956 ГОД.

В витринах кунсткамеры много племен.

Костей, черепков, тростниковых плетений,

И в каждом проеме с петровских времен

Ютятся усопших философов тени.

В стенах института с тенями одни

Сидят делегации, делать им нечего,

И вот рассуждают, что будто сродни

Китайцы и тайцы, и кеты и кечуа.

Еще о схождении схожих идей,

О древних контактах, в развитии прерванных,

И вот уже кажется, нету людей,

А есть только термины, термины, термины.

Из нас ни один в Меланезии не был,

Никто не сучил домодельную нить,

В долбленках не плыл между бездной и небом,

Но каждый умеет о них говорить.

А если на воздух, на чистую воду,

То вмиг оголится убожество нищее.

Теории модные, темы доходные

Окажутся дуты, как детские пищики.

На счастье, имеется прочный фасад,

Надежная крыша, солидные стены.

И только неслышно тушуются тени,

Прослушавши очередной реферат.

В ЛЕНИНГРАДСКОЙ ГОСТИНИЦЕ. 1956 ГОД.

Водосток сосульками щетинится,

голубой заводит перезвон.

Снится мне, заснувшему с гостинице,

очень ленинградский майский сон.

У причала баржи трутся досками

в маслянистом вареве воды,

А быки мостов зубами плоскими

пережевывают сахарные льды.

В пенистом весеннем небе бесится

неуемный и лукавый бес.

Из-за крыш зубчатых когтем месяца

он царапает оборочку небес.

Мало звезд у светло-синей полночи

над кристальным переплетом перспектив.

Скоро снова утро морем солнечным

выльется, улыбки осветив.

Схватится лучистым жeлтым пальчиком

за щеколду медную в окне

И на стену прыгнув теплым зайчиком,

подмигнет npоснувшемуся мне.

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ.

В блеклой эмали литой литторали

Ломалиеь полтинники звезд.

В темной дали, скрыты тенью земли,

Корабли выползали из гнезд.

Спины волн были гладки, как бивни слона,

И вялы, как cонныe совы,

И парам влюбленных парная луна

Ковала коварные ковы.

Над молом, над пальмой, над теплой волною

Спускался серебряный дым.

И пах он фиалкой, и прелью сенною,

И может бьпь, чем-то иным.

Ядом пьяна, скрылась луна,

И тени на берег легли.

В трепетной мгле, к спящей земле

Тихо ползли корабли.

1955

СНЕГОПАД.

В сумраке ночи и в утро белесое,

В мглистом туманище дня

Хлопья пушистые белыми осами

Всюду нагонят меня.

В их хороводе вещей очертания

Привычный теряют свой вид,

И института знакомое здание

Замком волшебным стоит.

И на груди моей звездочки волглые

Тают, стекая слезинками в грязь,

Будто мечты в чьей-то доле недолгой

Тают слезой становясь.

Видно, перину у бабки метелицы

Взбила усердно прилежная дочь,

Что колесом пуховым каруселится

Эта безбрежная снежная ночь.

Пенисто белым кильватером лодочным

Мглу прорезает фонариков свет.

Холодно, тошненько. Выпить бы водочки,

Только на водочку грошиков нет.

1960

ВЕСНА.

Весна с зимой боролась каждый день.

Весна ломил:ась в двери и оконца.

Весна струилась там, где солнце.

Зима таилась там, где тень.

Зима с весной боролась каждой ночью,

Когда звенит по звездам тишина.

Бессилием текла и расползалась в клочья,

И наконец, побеждена.

Вот первый редкий дождь, по крышам прочирикав,

Истыкал черный снег, заборы сполоснул,

Умыл рассвет в веснушках птичьих криков

И напоил истомную весну.

Поет капель. Панели пахнут маем.

Смеются ветки, вербами огублены.

И неудобный мир, где все, и зря мы знаем,

Теперь теплее глаз возлюбленной.

Как будто с этим буйнокровным миром

Связала нас невидимая нить.

Теперь не надо создавать себе кумиров

И измышлять не надо целей, чтобы жить.

1956

ЭСКИЗ-СОНЕТ, УВИДЕННЫЙ ВО СНЕ.

Застыла в небе рябь лиловых волн.

Последний всплеск заката тлеет в стоге.

Цепочка горожан по прочерку дороги

Пересекает выстриженный холм.

Внимательно спокойный глаз луны

Глядит сквозь елей черные вуали.

Как диссонанс к их чопорной печали,

Задорный взмах раскидистой сосны.

Кордебалет берез в шафранных тогах

Спешит куда-то по распадку вниз.

Задумчиво шуршит листва в лесных дорогах,

Дымок костров пластом над ней повис.

Нам осснь щедрая на пару дней дала

За целый год избыток света и тепла.

1973

ИЗ РЕДЬЯРДА КИПЛИНГА

ЛЬ АНВУА

Увяли в алтаре цветы. Сник фимиам.

Кумир, кому молился ты, покинул храм.

Что ж толку приносить как встарь

цветы на жертвенный алтарь?

Все верно, слышу я в ответ, богини нет.

Но каждый день в листву и цвет алтарь одет,

И жертва ей принесена, как если б не ушла она.

Пусть ладан курится всегда. Когда-нибудь

Быть может залетит сюда, чтоб отдохнуть

Блуждающее божество, и ниц падем у ног его.

Томми

Зашел я раз в питейный дом, чтоб посидеть за пивом,

А бармен мне - "Не подаем спиртного здесь служивым" .

За стойкой девки ну визжать, аж давятся от смеха.

Солдата насмех им поднять - отличная потеха.

Ведь Томми так, и Томми сяк, И всем он лишь помеха,

Но нам кричат - спасите, сэр - когда всерьез потеха.

Пойдет потеха, ребятня, ей ей пойдет потеха,

И скажут нам - спасите, сэр - когда уж не до смеха.

Иду в театр смотреть балет, трезвехонек как мышь.

Для штатских - с выпивкой буфет, а для солдата шиш.

Заткнули на галерку нас, куда-то там в задах.

А ведь в бою, в атаки час, в передних мы рядах.

Я –  Томми так и Томми сяк, И Томми –  жди у двери.

Но ведь на нас надежда вся, когда полезут звери.

Они полезут, ребятня, ей ей полезут звери,

И лишь на нас надежда вся, когда они у двери.

Да, над солдатом подшутить, хранящим вас в тиши,

Дешевле, чем ему платить, а платят нам гроши.

Шипеть о "пьяной солдатне" по поводу и без -

Занятие приятнее, чем марш-бросок и бег.

Ведь Томми так и Томми сяк, и Томми - черту брат,

Но "горсточка героев" мы, когда забьет набат.

бьет он скоро, ребятня, ей ей забьет набат.

И вся надежда на солдат, когда в него звонят.

Не горсточка героев мы, но мы и не скоты.

Мы просто тлюди в форме, такие же как ты.

Манеры у солдат порой не блещут красотой.

Солдат - он не всегда герой, и часто не святой.

Он Томми так и Томми сяк, И Томми - не свой парень нам,

Но - "сэр, пожалуйста вперед" - когда запахнет жареным.

А им запахнет, ребятня, ей ей запахнет жареным,

И - "сэр, пожалуйста вперед" - так скажут на пожаре нам.

Ведь Томми так и Томми сяк, и он получает пипки,

Но он - спаситель Родины, когда взведены курки.

Пусть Томми так и Томми сяк, и все еще, что выйдет,

Но только Томми не дурак, он слышит все и видит.

ЗАБЫВЧИВЫЙ БРОДЯГА

Теперь, когда вы спели гимн, сказали "Ох" и "Ах",

И буров всех разбили в дым - конечно на словах,

Прошу вас, киньте в шляпу, идущую по кругу,

По шиллингу для Томми, отправленного к Югу.

Он забывчивый бродяга, и грехов его не счесть.

Только всем его придется принимать, каким он eсть.

На службе Ее Величества этот парень неведомо чей,

И много же здесь по забывчивости оставил он мелочей.

Сын сэра - сын пэра - сын дворника или вельможи –

Полсотни тысяч штыков и сабель к Столовой горе в пути.

Его заботы - заботы страны.

А о мелочах позаботится кто же?

Шляпу по кругу, господа, и плати, плати, плати.

Он с девушкой здесь сошелся тайком,

на то не спрося разрешения,

Потому что если бы попросил, ему бы сказали - шалишь!

А сейчас ей надо платить за комнату, за уголь, за освещенье,

И более чем вероятно, что есть к тому же и малыш.

С ним случайно сошлась она - конечно, сама виновата.

Но не до проповедей сейчас, когда на носу холода.

Скиньтесь по шиллингу, господа, для девушки солдата.

Он за морем кровь проливает за вас - по шиллингу, господа!

Сын сэра, сьrn пэра, сын фермера или рабочего.

Сын содержателя пивной - теперь это все равно.

Его заботы - заботы страны. А чьи же заботы прочие?

Шляпу по кругу, господа, и скинемся по одной.

Десять тысяч есть семей, слишком гордых для того,

Чтоб признаться просто в том, что денег нет.

Аккуратно раз в неделю платят им пол-ничего,

Потому что их кормилец - на войне.

Он забывчивый бродяга, но услышал зов страны,

И недолго ждала его пехота.

Он свою работу бросил ради вашей войны,

И кормить его семью теперь - ваша забота.

Забота сэра, забота пэра, торговца или врача:

Лавка, хижина или дворец - отовсюду ушел один.

Его заботы - заботы страны. А заботы семей -

на ваших плечах.

Шляпу по кругу, господа, и клади, клади, клади.

Чтоб когда вернеся Томми, мы не прятали б лица,

 И могли ему сказать – он будет рад –

Что его детишки здесь не голодали без отца,

И работа ждет вернувшихся солдат.

Он забывчивый бродяга, сам не спросит ни о чем,

Только б дети не напомнили ему,

Что пока отец сражался, брат попал в работный дом,

А их мама надрывалась на дому.

Наш Томми тянет лямку войны в рядах королевской пехоты.

Полсотни тысяч штыков и сабель к Столовой горе в пути.

Его заботы - заботы страны. А у вас какие заботы?

Шляпу по кругу, господа, и плати, плати, плати!

ИЗ ИКБАЛА (ПЕРЕВОД С УРДУ)

РУБАЙЯ

(последнее посмертное стихотворение Икбала)

Услышит ли свой звук опять умолкший саз иль нет,

прохладу в высохшую падь пришлет Хиджаз иль нет,

неважно: больше уж не встать несчастному факиру,

придут зеваки хохотать последний раз иль нет.

МАСНАВИ

О проснись! воцарилась весна на холмах и в долинах.

В горы ввысь льется песен журчащий ручей соловьиных.

Мчится вниз

говорливый ручей в полных маков и роз берегах своих дивных.

Ты проснись, выходи,

к зеркалам его вод подойди, погляди в них.

Ну проснись же! весна воцарилась в холмах и долинах.

МАСНАВИ ВТОРАЯ

В Кашмире ты взгляни на горы и долины,

и свежесть воздуха испей,

войди в сады, в них маков цвет карминный,

в ветвях деревьев стаи голубей.

Войди, и радостное пламя маков,

и шум веселых вод возьми с собой.

Здесь небосвод с лазурью цветом одинаков,

и счастьем напоен простор над головой.

Взгляни, вот прыгает и мчится,

и в берегах скользит сверкающий ручей.

Вода порхает по камням как птица,

и пробирается, как уж, среди камней.

Взгляни, как пенной чешуей она сверкает,

идет вперед с настойчивостью злой,

все перепрыгивает или обтекает

и снова устремляется стрелой.

О луноликая моя, взгляни сюда!

О смысле жизни говорит тебе вода.

ИЗ ФАИЗ АХМАД ФАИЗА (ПЕРЕВОД С УРДУ)

РУБАЙЯ

Как на руины жизнь тайком весной приходит,

Иль как в пустыню ветерок шальной приходит,

Пришла и принесла забытый облик ночь,

Как исцеленье вдруг больной душе приходит.

ВОСПОМИНАНИЕ

В пустыне тоски моей, жаждою тянущей сердце,

Прохладная тень твоей ласки, и губ твоих чистый родник.

В пустыне тоски моей, в каждой песчинке отчаяния,

Жасмин твоих бедер, груди твоей пышный цветник.

И с этой прохладою рядом меня обжигает твой шепот.

Тугой аромат твоих кос меня жжет и пьянит.

Роса твоих глаз сыплет с неба алмазов осколки,

Их радуга от горизонта уходит в зенит.

О жизнь моя, свет мой! С такою любовью и нежностью

Ласкаешь ты сердца от жажды рассохшийся рот,

Что я забываю, что утро разлуки забрезжило,

Свидания ночь истекла, наступил день забот.

ИЗ ВИТЕЗСЛАВА НЕЗВАЛА

 (ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО)

КРЫЛЬЯ

Не птицей, в зенит прочертившей свой взлет,

Не бабочкой, не над водой стрекозою,

И не как ревущий из туч самолет,

Крылья свои раскрою.

Не над мечетями, не над храмами,

Крестов и шпилей нестройным строем,

И не над скалами и бакланами

Крылья свои раскрою.

И не над вечером буколическим,

Не над мостками, не над ольхою,

Не над небоскребом железно величественным

Крылья свои раскрою.

Не над сенью садов, не над родниками с кипящей водою,

Не над душными скверами больных городов

Крылья свои раскрою.

Не над топотом стад, не над детской бездумной игрою,

Не над местом побоища тысяч и тысяч солдат

Крылья свои раскрою.

И не над только в мечтах представляемыми,

Громадой давящими все людское

Голубоглавыми Гималаями

Крылья свои раскрою.

Над каждым днем,

Простым и обычным,

С трудом и сном,

С человечным и героичным,

Переплетенным добром и злом,

Над всем, что не купишь ценой никакою,

Ласковой ласточкой над теплым гнездом

Крылья свои раскрою.

Разговор с Липкиным

С.Липкин. Союз.

Как дыханье тепла в январе

Иль отчанье воли у вьючных,

Так загадочней нет в словаре

Однобуквенных слов, однозвучных

Есть одно и ему лишь дано

Обуздать полновластно различья,

С ночью вдень сочетает оно

Мир с войной и с паденьем величье.

В нем тревоги твои и мои ,

 В этом И наш союз и подспорье,

Я узнл, в азиатском заморье

Есть народ под названием И.

Ты подумай: и смерть, и зачатье,

Будни детства, надела, двора,

 Неприятие лжи и понятья

Сострадания, бестрашья, добра,

И простор, и вострог, и унылость

Человеческой нашей семьи –

Все сплотилось и мощно сроднилось

В этом маленькой племени И.

И когда в отчужденной кумирне

Приближается мать к алтарю,

Это я тем сильней и всемирней

Вместе с ней о себе говорю.

Без союзов словарь онемеет

И, я знаю, сойдет с колеи,

Человечество жить не сумеет

Без народа по имени И.

 Москва, 1968, №12, с.197.

ОТВЕТ  С.Липкину

Небывалым подспорьем для музы

стали нынче грамматик мотивы.

Нам везет, что у нас есть союзы

со значением альтернативы.

Или мне хорошо или худо,

или будничный быт или чудо,

или тернии нам, или розы,  -

строки или стихов или прозы.

Роясь в старых бумагах за печью,

в старых картах под ворохом пыли,

я узнал: в азиатском заречьи

есть река под названием Или.

Роя русло свое, эти Или

с правым левое вмиг разделили.

Если хочешь быть честным поэтом,

стой на том берегу иль на этом.

И мне мнится, что если б однажды

мы различия эти забыли,

эйкумена погибла б от жажды

без реки под названием Или.

" "

Из бог весть где почерпнутых знаний,

из истоков, иссякших давно,

вспомнил я, что в японском застраньи

есть театр под названием Но.

Он религия, но и искусство

Это Но - очень тонкий нюанс

и не только лишь ум, но и чувство

Ставит Но в гармоничный баланс.

Но - важнейшая в речи частица

Мне воспеть ее хочется, но: ..

не мешает сперва подучиться

у бессмертного творчества Но.

ххх

Спадает сумрак ночи на Майсор.

В полях не слашен больше цапель крик печальный.

Ложатся спать: действительный членкор*,

И фото-член*[ii] и член потенциальный[iii].

Непросто всем троим день изо дня,

Неведомо зачем, до слез и боли,

Неискренне судьбу свою кляня,

Играть давно уже заигранные роли.

Членкор весь вечер, из последних сил,

Умаявшись без меры члены мерить,

 Все членкорреспонденцию строчил,

 О том, во что сам перестал уж верить.

Себя загнать дивым поклявшись в гроб,

Он весь в поту, без счета, без границы

Измерил тыщи темносмуглых …

И написал об этом три страницы.

И фото-поц пролил свой фото-пот,

Хотя пахал без перенапряженья.

Привык он быть слугою двух господ,

Как общий шут и козлик отпущенья.

Ни разу не сказавши «нет»

И присоединившись ко всем ближайшим звездам,

Завоевал он мировой авторитет,

Хоть ничего на деле сам не создал.

Член in potentio, от Вас мы все в поту,

Порой холодном, а порой кровавом.

Но слыша Ваши three-two-three и two-two-two,

Нам «Тру-ля-ля» орать неймется всей оравой.

У вас в движеньях и реченьях – лепота!

Роль короля никак не надоест Вам.

Хотя всего из одного шута

И состоит все Ваше королевство.

Титанов трио весь исколесило свет.

Проело плешь санталам, сикхам, парсам.

Но словно в басне от упряжки проку нет,

И эпопея представет невзрачным фарсом.

Все роли сыграны. Забыться каждый рад.

Титаны спящие имеют вид обычный.

Ложится спать чудной триумвират,

Чтоб завтра вновь играть спектакль трагикомичный.

                                                                1983, январь.

* В.П.Алексеев, в то время член-корреспондент АН СССР. Проводил антропометрические измерения тела по обширнейшей программе.

[ii] С.А.Арутюнов, в то время доктор исторических наук. Фотографировал исследуемых.

[iii] М.Г.Абдушелишвили, вто время доктор биологических наук. Фотографировал исследуемых.